Явившийся в церковь тюремный батюшка, облачившись в епитрахиль, быстренько свершил обряд венчания, скороговоркой произнеся все нужные слова, и новобрачных, равно как и немногочисленных приглашенных, развели обратно по камерам Бутырки.
– Мура, это ты? – тихонько, не оборачиваясь назад, спросила Ася, мерно двигая ногами в колонне каторжанок.
– Да. Мне дали десять лет каторги. До семнадцатого года придется каторжную лямку тянуть, черт бы их всех побрал. А тебе?
– А мне дали шесть лет.
– Вот видишь, считаться убийцей собственного мужа гораздо практичнее, чем террористкой. Хорошо, что мы попали в одну партию, может статься, и на одной каторге повезет очутиться.
Ася хотела возразить, что оказаться на каторге, даже в самой лучшей компании, – везение сомнительное, но подумала, что быть вместе с Мурой и вправду лучше, чем с совсем чужими людьми, и промолчала.
Глава 4
Состав из арестантских вагонов с зарешеченными окнами стоял где-то на запасных путях. Каторжан снова строили, считали, поверяли по спискам и разводили по вагонам. Все это время поезд окружала цепочка вооруженных солдат, не пропускавших к вагонам провожавших, прибывших на вокзал и пытавшихся любой ценой прорваться к каторжанам, чтобы в последний раз повидаться перед долгой разлукой.
Начальственные окрики, приказы, плач женщин, громкие крики людей, пытающихся через военное оцепление докричаться до своих, сливались в такую жуткую какофонию, что хотелось заткнуть уши.
Политических преступников размещали отдельно от уголовных, и Ася, поднимаясь в толпе других уголовниц в свой вагон, с тоской взглянула на Муру Веневскую, которую повлекли дальше.
– Не грусти! – успела крикнуть та. – На этапе увидимся.
Поезд тронулся только к вечеру, когда все формальности были наконец завершены. Арестантки целый день не ели, а пища, выданная им на дорогу, состояла из хлеба и селедки, после которой страшно хотелось пить. Выставленные в вагоне ведра с водой были опустошены в один миг.
Ася решила не есть свою порцию, отдав ее соседкам, а сама очистила апельсин из того узелка, что кинула ей на улице у острога Ксения. Вкус экзотического фрукта, совершенно забытый за месяцы тюремного заключения, показался Асе просто божественным.
А ведь когда-то в ее доме на каждом столе стояли вазы, полные отборных фруктов, а Ася проходила мимо них равнодушно, не глядя и не испытывая никакого желания съесть апельсин, персик или веточку винограда. Наутро фрукты в вазах меняли на свежие, а вчерашние уносили на кухню для слуг...
Господи, неужели все это было на самом деле, а не привиделось во сне?
Прислонившись спиной к грубой вагонной перегородке из досок, Ася медленно, с наслаждением ела дольку за долькой и предавалась воспоминаниям...
Анастасия Покотилова происходила из богатой купеческой семьи и замуж была выдана также за богатого купца. Отец Аси, настоявший на этом браке, очень гордился, что нашел для дочери толкового мужа, а не вертопраха, который промотал бы в два года все нажитое.
Асе было всего семнадцать лет и она даже не успела окончить пансион благородных девиц (куда за большие деньги определил ее отец), когда обучение пришлось оставить, чтобы готовиться к свадьбе. Жених был ей совершенно не знаком. Воспитанная на французских романах и пребывавшая в ожидании страстной всепоглощающей любви, Ася заливалась слезами и горько упрекала отца:
– Батюшка, вы меня погубить решили? Говорили, что любите, а сами невесть за кого, за первого встречного выдать готовы, лишь бы с рук сбыть! Ах, он из купцов? Еще того не лучше! Поди с бородой, как и вы, ходит? Очень мне нужен жених с мочалкой на физиономии! Он, небось, ни в обхождении, ни в культурном разговоре и не смыслит ничего? Как я с ним жить буду, батюшка? Почему вы мне благородного не сыскали?
Но отец сумел настоять на своем, а жених, хотя и носил небольшую, модно подстриженную бородку, оказался настоящим красавцем, и бородка его вовсе не портила. Да и в благородном обхождении он толк понимал.
Венчалась Ася все-таки со слезами на глазах, но больше для того, чтобы доказать батюшке свою правоту.
Но на ее слезы никто не обращал внимания. Как оказалось позже, отец узнал от докторов, что здоровье его из рук вон плохо и больше, чем полгода, он вряд ли протянет, ну и поторопился, пока жив, устроить судьбу дочери.
Через месяц молодые уже жили душа в душу. Асе ни в чем не было отказа. При посещении модных лавок и магазинов она пользовалась неограниченным кредитом, даже не интересуясь, сколько стоит новая шляпа или шубка – приказчики сами отсылали счета господину Покотилову. Никита выстроил для молодой жены богатый особняк на Пречистенке, среди старых дворянских усадеб, населенных потомками древних родов. Кроме того, Ася получила собственный выезд с красивыми каурыми лошадками и большую каменную дачу под Москвой – муж, как и ее отец, занимался текстилем, и деньги у него тоже водились. Текстиль был делом прибыльным.
Одно только очень расстраивало Асю, – Никита совершенно не любил общества и всячески избегал того, что принято называть светской жизнью. Вытащить его в театр или в модный синематограф было целой проблемой, связей в высших кругах, куда купцам и так непросто было проникнуть, он чурался и даже салоны разбогатевших купчих, собиравших у себя пестрое и интересное общество, посещать избегал.
В роскошно обустроенном доме Покотиловых бывали только родственники и старые приятели мужа, люди простые, без претензий, да подруга Аси по пансиону Ксения Лапина, тоже из купчих. И даже не перед кем было похвалиться изящной обстановкой или новыми приобретениями в виде картин, ковров, китайских ваз... Никита ценил только тех гостей, которых мог принять по-свойски, в халате или в старой куртке, за бокалом пивка...
А Асе это казалось ужасно скучно – все те же привычные, надоевшие лица, все те же разговоры, картишки, лото, орехи и моченые яблоки, поданные к столу... Ей очень хотелось подружиться с модной московской красавицей – вдовой текстильного магната Михаила Морозова Маргаритой Кирилловной, в доме которой на Смоленском бульваре бывали ужас какие интересные люди – университетские профессора, музыканты, известные философы и поэты, политики с громкими именами. Амбициозные революционные партии проводили в особняке Морозовой свои съезды, уроки музыки давал хозяйке сам Скрябин, стихи ей посвящал влюбленный в нее декадент Андрей Белый... Да что Белый, поговаривали о романах Морозовой с самим Милюковым, а позже с князем Трубецким. А журналисты из основанного на деньги Маргариты Морозовой «Московского еженедельника»? Они так и толклись в ее доме, всегда веселые, ироничные, сыплющие тонкими шутками. А участники Религиозно-философского общества, проводившие в «египетской» гостиной особняка Морозовых свои заседания? Это совсем не то что друзья Никиты, способные говорить только о ценах на хлопок да о котировках на бирже, это другая публика, сортом повыше...
Да и сама Маргарита Кирилловна – умная, светская, утонченная. Годами она была старше Аси, но если бы удалось подружиться с такой дамой, как Маргарита Морозова, как много Ася смогла бы у нее перенять!
А Никита Покотилов почему-то не понимал тягу молодой жены к подобным знакомствам.
– Тебе, любезная моя супруга, в доме Морозовой делать нечего! – говорил он. – Мне не нравится, что ты там бываешь, вот и весь сказ.
– Никуша, ну почему ты такой строгий? Ты меня просто тиранишь! Ты знаешь, кто ты есть? Ты – деспот! Как ты не понимаешь, у Маргариты Кирилловны бывают такие люди, такие...
– Какие – такие?
– Умные, образованные. Мне с ними так интересно!
– Шушеры у нее много бывает, вот что я тебе скажу, дорогая моя Асенька. Все эти декаденты, да мистики, да политиканы только и смотрят, что хозяйке в руки, как бы деньгами на свои делишки поскорее разжиться. А нам с тобой это умничанье ни к чему, еще не хватало, чтобы и мы, Покотиловы, в своем доме всю эту шатию-братию стали прикармливать.